Очередной бой. Авкт превосходно сражался, раззадоренный тем, что его выставили против новичка, этого жалкого несуразного Крикса. Он невероятно красив, хорош, так отточены, смелы и верны его движения. Каждый выпад, каждый удар. Барка даже и не сомневался в его победе. Никто не сомневался. Все только ждали, когда же выскочка падет от рук настоящего гладиатора.
Но все сложилось иначе.
Барка азартно смеялся и выкрикивал что-то, болея за своего мужчину, поддерживая его и наслаждаясь зрелищем. Когда тот пробил копьем щит Крикса, карфагенец зарычал, но тут же понял – что-то не так. Сердце тревожно билось в груди. Защемило. Все рухнуло, когда послышался хруст сломанного копья. Дальше все произошло быстро. Авкт, умирая, почти выдохнул его имя и смотрел на него до самого конца, пока сердце не встало в груди.
Барка смотрел на него и плакал. Смотрел и плакал. В тот день он в последний раз был тем амбициозным шумным человеком, а после этот человек погиб вместе с Авктом. Вместе с любовью, которая их связывала, с испепеляющей страстью и совершенно особой тишиной – она, как ни странно, создавала такую теплую и идеальную иллюзию счастья и свободы…

Сегодня Барка впервые за долгое время был напуган. Его любимый человек был ранен и по пути до лагеря потерял много крови, хотя добрался на своих двух, держась за своего карфагенца, который видел раздавленного Петра и лишь из уважения к нему не позволял себе подхватить его на руки. Если мальчишка хотел проявить твердую волю и не казаться ребенком, ни на что не способным, то пусть будет так. Он мужчина. Барка не имел никакого права унижать его или подавлять собственной силой. Но видеть его муки было больно физически.
Он повидал в своей жизни много ран. Получил примерно столько же. Все раны оставили только шрамы со временем, и серьезные, и не очень. После того, как Батиат и его псы решили, что Барка – предатель и изувечили его, карфагенцу казалось, что он уже никакой боли не побоится. Кроме душевной. Но физическая уже давно не была так страшна, может быть, потому что Барка привык сражаться не на жизнь, а на смерть. Боль же после боев была как бы подтверждением того, что он жив, что он победитель. И опыт в этом давал возможность определить - рана Петра не была серьезной, такой, чтобы отнять жизнь, однако Барка прекрасно знал, что может быть, не прими вовремя меры, не останови кровь. Любая рана могла загноиться, любая могла пустить заразу в тело. К тому же, даже с тем знанием, что рана несерьезная и над ней уже работают люди, что разбираются в этом, Барке все равно было тяжело совладать с собой и не волноваться. Как не волноваться? Это же его мальчик. Его жизнь. Тот, без кого он не сможет ходить по этой грешной земле.
И теперь он сидел перед храмом, мрачно взирая на происходящее, наблюдая за людьми, что шли за Спартаком, и ждал. Ждал, когда та женщина, что вывела его, не позволив быть с Петром, пока рану зашивают, выйдет и скажет, что теперь Барка может вернуться и остаться со своим любовником. Она обещала. Правда своими действиями сначала Аглая – эта женщина – вызвала желание отрубить себе голову и если бы не здравый смысл, что победил Барку, её голова бы покатилась по лестнице, на которой сейчас восседал он сам. В гордом одиночестве, понурив плечи.
Событий в этот день было слишком много. Изнуряющая работа с утра, смерть Тиберия, сражение и ранение Петра днем. Что еще приготовил этот день? Что еще придумали боги, в которых Барка практически не верил? Его не покидала мысль о том, что он чувствовал во время сражения. Какой-то… азарт. Он чувствовал свободу. Вдыхал её, сражаясь. Это действительно был неудержимый дух свободы, хождение по ножам, балансирование над пропастью, между жизнью и смертью. Ганник был прав, когда говорил, что они свободны только сражаясь, только в бою, в те далекие времена, когда они вместе выпивали в лудусе вечерами, празднуя победы
Барка понимал, что теперь прежней свободы не будет. Тиберий был счастьем, удачей, им очень повезло с этим человеком, но он был такой один и он погиб. Погиб из-за Барки, что не смог защитить его. Его семья теперь будет вынуждена справляться самостоятельно и им придется не сладко, без отцовского слова в доме. А Барке и Петру оставалось только идти и снова скитаться, снова искать, бояться, прятаться и оглядываться постоянно, при этом нервно касаясь пальцами там, где оставлено клеймо, которое постоянно приходилось прятать. Если их поймают, то смерть будет чудовищной, долгой и мучительной, ведь они, несмотря на то, что не участвовали в дальнейших делах Спартака, были с ним за одно и вместе с ним бежали. А еще был вариант остаться здесь. Сражаться за себя, как эти люди. И если умереть, то умереть в бою, как воин. Барка был воином. Такова его судьба. Но в этот момент, он понятия не имел, что делать дальше… Единственным желанием было здравие Петра.

Все в жизни Барки было просто, в каком-то смысле. Сначала правило было одно: «Сражайся, чтобы жить». Если не победа, тогда смерть. Все до безобразия просто. Он чтил традиции гладиаторов и наставников, сначала одного, после другого. Считал получивших клеймо братьями и принижал тех, что еще не добились почетного звания «гладиаторы». Любил человека – Авкта – и был любим им. Барка был достойным гладиатором. Умело сражался, стремился к победам, добросовестно тренировался и верно служил, приспособившись и смирившись с рабской жизнью. И, конечно, умереть он хотел на арене, достойно, как гладиатор. Как воин, в бою не на жизнь, а на смерть. Ему не за что было сражаться, кроме как за свою жизнь. Ему не о чем было мечтать, и не на что было надеяться. Свобода не привлекала его, не представляла никакой ценности, ведь на свободе у него не было ничего. Ни семьи, ни друзей, ни дома, ни возможностей. Все, что было ему хоть как-то дорого и нужно существовало в лудусе. Авкт, нежно любящий голубей и страстно его, Барку, который болел за него на арене и грел по ночам. Братья, не все, но те, что были дороги по-своему. Наставники, один из которых обучил всему, другой, который был ему еще и другом, шедшим с ним бок о бок долгое время. Даже господин, старший Батиат, что тоже сыграл свою решающую роль в его жизни, привив многое и внеся понимание. В лудусе было все, что нужно для жизни и вне лудуса Барка был никем. Такой расклад ему не нравился. Конечно, минусов было много, но это был его единственный вариант. Других судьба не предоставила.
Даже после смерти Авкта, Барка, сломленный такой утратой, не возжелал ничего иного. Вымещал свои боль и злость на арене, сражаясь в сотни раз ожесточеннее. Радуя Батиата Младшего яркими, фееричными и кровавыми победами. Словно бы умерев вместе с любовником, он еще более смиренно принимал все, что приготовили ему боги. По-прежнему не имея других вариантов. Он не раз задумывался о смерти. В черноволосой голове не раз мелькала мысль покончить со всем, стоило всего лишь выйти на арену и не вернуться победителем. Но он возвращался. Каждый раз. Со временем отболело, но проще не стало. Жизнь больше не имела смысла.
А потом появился этот оруженосец, Петр. Славный добрый мальчишка, что подавал ему оружие, приносил воды, робко что-то рассказывал и интересовался голубями Авкта. Впрочем, тогда уже голубами Барки. Он заботился о них и проявлял робкий интерес к Барке, восхищаясь им. В какой-то момент мальчишка оказался в его постели, довольно предсказуемо. Был ли то зов плоти, ведь тело Барки требовало телесной услады, или уже что-то тогда зародилось, но это безусловно стало началом. Тогда Барка снова обрел смысл.
Тогда, в самом начале, все тоже было просто. Сражаться, чтобы победить и вернуться к Петру в лудус, тренироваться, дабы побеждать и пить воду, поднесенную им, чувствовать его ласковые руки, разминающие крепкие плечи. Верно и покорно служить Батиату, чтобы тот не разлучил их, а это было в его власти. Этот мужчина любил давить на самое больное, и не было для него ничего святого.
А после Барка захотел большего. Быть лучше для этого мальчишки, чтобы оправдать хотя бы часть его веры в себя, хотя бы немного. Тот ведь считал Барку едва ли не богом, а тот был всего лишь чудовищем. Убийцей, совершенным и беспощадным. И еще позже все в конец усложнилось. Барка захотел свободы. Теперь она не казалась бесполезной. Он хотел быть никем, но рядом с Петром и обычная жизнь с работой и житейскими трудностями казалась едва ли не идеалом бытия. Он хотел, чтобы Петр был счастлив, а тот хотел на свободу, хотел выпустить голубей. Барка был готов загубить себя и все, что было построено годами, лишь бы подарить своему любимому её.
Они получили свободу. Выгрызли её зубами, пошли по трупам. Фортуна была на их стороне, честная работа на Тиберия приносила удовлетворение, а жизнь с его семьей и Петром – счастье. Только вот они не были свободны, они были беглыми рабами. Все еще рабами. Они боялись, прятались, лгали, пряча клейма, и все время в страхе оборачивались, боясь преследования. Настоящая свобода для рабов – вот она, в лагере повстанцев. Глупым было бы не заметить то, как тут протекала жизнь. Люди уставшие, напуганные и не знающие, чего еще ожидать, но свободные, живущие своей жизнью и готовые драться за неё. Доказывать своё право на неё. Это свобода не такая, какой хотели они с Петром. И теперь они застряли здесь, а мальчик и вовсе был ранен и снова несчастен. Барка не знал, что делать дальше.
Слова женщины, подошедшей к нему, нарушили поток мрачных дум, полных боли и безысходности. Барка даже утерял бдительность, не услышав её шагов, то ли он правда растерялся и расслабился, то ли просто не ждал опасности. Несмотря на все произошедшее, в лагере Спартака было спокойно, и бояться тут было нечего. Впервые за долгое время не нужно было быть кем-то другим и бояться.
- Я знаю. – Ответил он хрипло и тут же кашлянул, прочищая горло. Приняв воду, Барка глянул на женщину мрачно, но попил таки. – Благодарю.
Он узнал её. Она была в той, другой повозке, но не была похожа на рабыню с рудников. Совсем. Что она тогда там делала? Уж точно не ехала работать в шахты вместе с прочими несчастными, которые себя не помнили после рудников.
В любом случае, она тоже была здесь новенькой, вероятно и подошла к нему из-за того, что его хотя бы уже видела. Барка бы, наверное, не продолжил разговор, если бы не его расшатанное тревогой состояние.
- Ты не похожа на рабыню с рудников, - заметил он спокойно, смотря перед собой. – Что ты делала в той повозке?

Он никогда не был шибко общительным человеком и даже не нуждался в общении, в разговорах по душам и совместном с кем-то времяпрепровождении, если не считать те редкие исключения, что были в его жизни. Но они, как известно, лишь подчеркивали правило своим существованием. Если так подумать, то за всю жизнь он действительно был близок всего с несколькими людьми. Авкт, Петр… Пожалуй, и Крикс тоже. Он был ему другом, братом. Еще были Эномай и Ганник, но с ними он не был близок, просто приятельство, несмотря на то, что и их он считал своими братьями, пройдя с ними путь, долгий и тернистый. И все. Однако, то, что мужчина не изъявил радости при появлении Адельфы, её саму ничуть не смутило, она словно бы и не заметила его хмурого взгляда и грубоватого тона. Присела рядом, словно посчитав его вопрос приглашением к разговору, и улыбнулась, спокойно и легко. Не то, чтобы Барка был озадачен или удивлен, но ему было странным думать, что он вызвал желание пообщаться. Несмотря на вышеназванных людей, представляющих для Барки ценность, он был на редкость одиноким человеком и потому очень отталкивающим. Ему так казалось. Хотя, возможно, свою роль тут сыграло его звание чудовища. Он привык им быть.
Так значит… знахарка? Недурственно. Барка не мог не подумать о Петре, над которым сейчас трудились здешние лекари, которые, как его заверили, помогут его мальчику и хорошо знают свое дело. Можно было бы обратиться к этой женщине, чтобы она пошла и помогла им, но почему-то Барка охотнее доверялся тем людям – за них поручился его брат - а не чужой женщине, которую видел впервые. Потому он ничего не сказал в ответ, лишь кивнул, однако на следующий вопрос ответил, с болью на сердце вспоминая последние события, ранение Петра, смерть Тиберия…
- Я гладиатор из дома Батиата. – Ответил Барка скупо и напряженно, думая, стоит ли вообще водить разговоры с чужой женщиной. – Я вместе с ними… - кивок в сторону тренирующихся людей. – Участвовал в восстании, но не пошел с ними дальше, уйдя вместе с Петром от повстанцев в поисках свободной жизни. Работал на купца. Дальше ты знаешь, нашу повозку приняли за вашу и напали на неё, мне пришлось вступить в бой, а Тиберий, человек, давший нам работу и кров, погиб. Нам некуда было больше идти, и мы пришли сюда вместе с остальными. Видимо, от судьбы далеко не уйдешь.
Последнюю фразу сопроводила усмешка. Горькая, полная боли и досады. Всего на одно мгновение. Он мог спасти Тиберия, мог метнуться и выдрать его из рук римлянина, что принес смерть бедному ни в чем неповинному старику. Но не спас. Все происходило как-то слишком быстро, невероятно быстро, он только помог Криксу и хотел уже нестись к Тиберию, но было уже слишком поздно. Он был мертв. Это было несправедливо, просто чертовски. Барка не сумел спасти жизнь человека, который в свое время подарил жизни им с Петром, не только приняв в семью и дав работу, но и вместе с ними скрывая клейма своих людей, оставленные Батиатом, сохраняя их тайну. Он не заслуживал смерти.
Даже по Авкту Барка не скорбел так, хотя безумно сильно его любил. Просто они все в лудусе были готовы умереть не сегодня, так завтра. Таково правило гладиаторов. Как бы они все не были близки, они были готовы к смерти друг друга, и если вдруг она приходила за кем-то, то гладиаторы провожали усопшего с уважением, потому как погибнуть на арене – это большая честь. Тут же погиб невинный человек, совершенно безобидный старик, который был очень достойным по жизни человеком. Вот почему было так больно.
- Барка. – Ответил он, кивнув, с намеком на «Приятно познакомиться», но то было лишь из-за того, что так принято. Грубо говоря, по привычке. Он ничего не испытывал особого к этой женщине, она не вызывала ни симпатии, ни наоборот. Но, надо сказать, она его не раздражала, а это дорогого стоило, в его случае.
- Собираешься уйти отсюда? – спросил он, повернувшись и посмотрев на неё. – Туда, где твой дом или дом твоего хозяина? Или останешься здесь?