Агрон успел несколько раз пожалеть о том, что не отправился вместе с чертовыми безумцами на рудники. Ну ладно, вообще-то это были несколько сотен раз. Теперь, сидя у лежанки, на которой без сознания лежал раненный Назир, германцу толком не верилось, что из отряда Спартака хоть кто-то уцелел.
Кто-то! Сам Спартак, его женщина – Мира, спасённая Невия и – слава Богам – Назир.
Если бы сириец не оказался среди живых... Он бы...
«Равносильна ли гребанная жертва?» - спрашивал мужчина себя не раз. – «Жизни стольких воинов в обмен всего на одну. Долбанный галл и сам скоро отправится в Тартар, оставив нам свою женщину. На кой черт нам его женщина?»
«Невия помогла Назиру. Если бы не она, мальчишка был бы мёртв». Это ему сказал Спартак и примирительно положил руку на плечо. Агрон просто кивнул. Женщина Крикса сразу поднялась в его глазах выше самого Везувия.
Храм, оказавшийся у подножия горы по велению самих Богов, не иначе, принял повстанцев со всем радушием, а тамошний единственный обитатель, косматый старикан-римлянин оказался на проверку не таким уж безумцем. Во всяком случае, он разбирался в целительстве, и, бегло осмотрев сирийца, которого бережно внесли в одну из крохотных комнатушек на самопальных носилках, уверенно заявил: «Выживет! Ещё всех нас переживёт».
Ещё один вознёсся выше Везувия, хоть Агрон бы ни за что не признал это в открытую. Сидеть рядом с пребывающим в блаженном забытье Назиром ему никто бы не позволил. Потерявший одного из своих верных соратников в идиотском походе, Спартак то и дело дёргал германца посоветоваться. Храм надо было обживать, и для этого требовались силы, коих у издёрганного переживаниями германца было с избытком. Правда, первым делом, Агрон убедился в том, что Назир устроен со всеми возможными удобствами и целительница не отойдёт от него ни на шаг. После он занялся обязанностями, от которых открещиваться было непозволительной роскошью.
До ночи новый лагерь напоминал кипящий муравейник. Люди сновали туда-сюда. Кто-то рубил дрова на костёр, кто-то уже отправился на охоту. Благо, Луций прекрасно знал окрестности и разведывать, где можно разжиться питьевой водой не пришлось. У старика даже имелся большой запас на случай засухи.
Против обыкновения, какими бы тяжёлыми ни были дела, мысли о Назире не шли из головы. Впрочем, в этом не было ничего нового. Сириец занимал его мысли практически с самого своего появления среди повстанцев, только раньше можно было спокойно подойти к бывшему рабу, заговорить, позвать на какое-нибудь пустяковое задание. А сейчас Назир был едва жив от потери крови. И мысли об этом несли с собой боль. Агрон готов был голыми руками раскроить черепа целой армии римских ублюдков, только чтобы сириец, наконец, пришёл в себя и пошёл на поправку.
Германец уже потерял брата, ближе которого у него никого не было. Чувство утраты до сих пор не покинуло его разум и душу, и вряд ли покинет когда-либо. Но Назир... это было совершенно другое чувство, что бы ни думал Спартак и другие. Мальчишка почти сразу же завладел вниманием бывшего гладиатора. Теперь Агрон был настроен более чем решительно – не потерять бесценный подарок судьбы.
- Иди, мы закончим сами, - сказала Мира, несколько минут наблюдающая, как германец с хмурым видом складывает запас дров для костра, ежесекундно кидая взгляды в сторону храма, будто ожидая появления чудом исцелённого сирийца.
Агрон просветлел лицом и, не дожидаясь повторного приглашения, умчался в храм. Найти комнатку, в которой он днём оставил раненного, оказалось делом не столь простым. Но Агрон справился довольно быстро.
За время его отсутствия кое-что изменилось.
Лицо сирийца успело стать просто жутко бледным, не с синеватым оттенком. Дыхание было спокойным. Глубоким, не смотря на лихорадку. Целительница, осторожно вытирающая пылающий лоб мальчишки куском влажной материи, проникновенно посмотрела на мужчину и сказала:
- Он приходил в себя.
Агрон кинул виноватый взгляд на женщину, словно она обвиняла его в том, что он не оказался рядом. Потом коротко облизнул пересохшие губы и спросил:
- Что он сказал?
- Он тебе сам всё скажет, - прозвучал невозмутимый ответ.
Целительница грузно поднялась и, не спеша направилась к выходу из комнатки.
- Если буду нужна, позови. Я недалеко, - добавила она и ушла.
Они остались наедине. Агрон повернулся к неподвижно лежащему Назиру и какое-то время просто рассматривал его лицо. Потом, стараясь не шуметь, осторожно присел рядом на ящик, с которого поднялась целительница.
- Даже не вздумай помирать, - сказал он, и добавил нежно. – Чёртов сириец.
Если бы Агрон обладал даром вернуть время вспять, он бы ни за что не позволил этому... дурню идти на рудники. Схватил бы за шиворот и утащил с собой к Везувию. Или отправился бы вместе с ними... Но таким даром он не обладал, поэтому был благодарен скупым на подарки богам за то, что оставили Назира в живых.
И он уже приходил в себя... Какая-то часть Агрона желала, чтобы Назир, очнувшись, первым увидел именно его лицо. Даже полумёртвый и измученный, сириец подарил ему слабую улыбку там, в лесах у Везувия...
Впрочем, главное, что он был жив! У них ещё будет много времени для улыбок. И не только улыбок. Агрон не собирался упускать свое.
Мысли заставили мужчину улыбнуться. Оставалось ждать.
Стоило только расслабиться, как разом навалилась исполинская усталость. Германец упрямо боролся с желанием уткнуться лбом в лежанку и уснуть рядом со своим сирийцем. Но нет, пропустить как тот очнётся ещё раз Агрон совсем не собирался.

Усталость накатывала с каждой секундой всё сильнее, но германец упрямо боролся со слабостью. И был вознаграждён за упорство сторицей – в тишине небольшой комнатки тихо, хрипло, прозвучал голос Назира. Одно только слово – «ты», и Агрон едва ли не подскочил, но огромным усилием удержал себя на месте, только наклонился к раненному. Назир едва заметно улыбался, и эта улыбка, в отличие той, первой, в лесах, родила в душе мужчины не только облегчение, но и восторг – точно поправится! Улыбнувшись в ответ от всей души, как всегда делал, Агрон отозвался в обычной шутливой манере:
- Ну конечно пришёл! Вообще не нужно было тебя отпускать на грёбанные рудники... одного.
Всё же, не смотря на радость, это было очень тяжело. Видеть Назира, всегда наполненного жизнью, светящегося желанием помочь, в столь тяжёлом состоянии. А уж вываливать на его голову накопившиеся слова разом – за это знахарка самому Агрону оторвёт голову. Он не сомневался. Назиру был нужен покой, и на душе тоже. Чтобы пойти на поправку. Германец и сам был ранен несколько раз. Одна из ран - довольно глубокая и серьёзная, оставила на его плече уродливый шрам. Он помнил, какова эта боль. Ты ничего не можешь с ней поделать, и только ждать, пока она уйдёт. В такие моменты ему очень помогала поддержка брата. Конечно, признаться в этом Дуро мужчина не торопился, скорее высмеивал беготню вокруг своей неподвижной тушки, но, тем не менее, был очень благодарен за то, что дорогой ему человек был рядом.
Так что оставлять Назира одного он не собирался. И когда поправится, тоже.
Глядя в измождённое лицо, Агрон улыбался, только глаза были серьёзные. Сириец страдал, это было видно. Ему хотелось как-то помочь, но как – неизвестно. Звать целительницу не хотелось. Ведь Назир говорил с ним. Женщина только создаст лишний шум, помешает им хоть немного побыть вместе. И так этого болвана слишком долго носило вдали от Агрона. И чем это закончилось? Вот-вот.
- Я тоже ждал. А потом пошёл вас искать, - отозвался германец, всё ещё не решаясь что-то предпринять, что было ему несвойственно. А потом сириец попросил воды, и он, словно ждал команды, подорвался с места и, осторожно сжав в пальцах горячую ладонь Назира, осторожно уложил его руку обратно на ложе. – Сейчас принесу, не напрягайся.
Мужчина всегда был довольно шумным, словно до сих пор не перерос отроческий возраст. Воды, в том направлении, которое указал сириец, не обнаружилось. Агрон едва не перевернул всё вверх дном, с энтузиазмом отыскивая кувшин. Потом обнаружил искомое в трёх шагах левее. Конечно, горя в лихорадке, сложно здраво соображать. Уж не говоря о том, чтобы запомнить направление, откуда тебе принесли воду. Кувшин был полон до краёв. Кажется, такой Агрон видел в руках неловко улыбнувшейся ему Невии, пока носился по двору храма, помогая с обустройством. О Назире беспокоились, и это было германцу по душе. Даже странно, как быстро этот мальчишка влился в их компанию и стал всем другом. Не смотря на то, что поначалу вёл себя как самый настоящий дикий зверёк.
Теперь даже долбанный галл был у него в долгу и считал если не братом, то другом точно... Если долбанный галл ещё жив.
Так вот, кувшин был полон, и перед Агроном встала проблема – как напоить слабого сирийца, лишний раз не изматывая его перемещениями? На ум непрошенной пришла какая-то совершенно дикая мысль – напоить его изо рта. Идея германцу очень даже нравилась. Вот только это вряд ли подходило под категорию «никак его не волновать раненного». Назир бы мог подавиться от удивления. А то и захотеть дать по морде за такое, но сил-то у него было мало. Агрон решил подождать, пока тот поправится окончательно для таких решительных шагов. Чтобы и правда мог съездить в ответ по физиономии, если бы захотел. А пока... Он огляделся, отыскивая ёмкость поменьше и обнаружил небольшой глиняный ковшик рядом с ложем. Дно у посудины было не пересохшим, и ничем не пахло, что подсказывало о предназначении этой вещицы у постели больного.
Агрон мигом налил воды, чуть пролив себе на руку, которой держал ковшик. И, оставив кувшин в покое, направился к сирийцу.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил он, отводя с лица мальчишки прилипшую прядь грязных волос. Следовало немного приподнять ему голову, чтобы не подавился и смог напиться. Что Агрон и сделал, бережно подсунув ладонь под затылок Назира. Ковшик коснулся губ. Грубый германец в тот момент был даже более нежен с Назиром чем всегда. Меньше всего ему хотелось потревожить рану своего сирийца.

Внимательно следя, чтобы Назир не подавился, Агрон понемногу наклонял ковшик. Конечно, вопрос о самочувствии был глупым. Как может себя чувствовать человек, которого проткнули мечом? Лишь по счастливой случайности лезвие не задело ничего жизненно важного, и мальчишка выжил.
Когда германец и сам был ранен и Дюро развлекал брата рассказами о том, как он надерёт ему задницу, когда старший поправится, время летело незаметно. Стоило брату уйти оставить его наедине с болью, минуты замедляли свой бег и растягивались в бесконечность... И жажда и пересохший рот, который, казалось, набили песком. Всё это Агрону было знакомо. Он надеялся только на ослиное упрямство Назира, способное перебороть саму смерть. Где уж с ним тягаться заживающей ране?
Вода была достаточно прохладной, так как простояла в тени каменного храма. Внутри этого здания всегда было не так жарко, как снаружи. В каком-то смысле это было хорошо. Только за лихорадочным жаром обычно приходит озноб. Значит, сириец вскоре может затрястись от холода.
Пару влажных дорожек, что прочертили капли воды по подбородку Назира, германец  вытер подушечкой пальца. И отставив посудину, уложил голову раненного обратно на ложе.
- Ты поправишься, слышишь? – чуть нахмурившись, сказал он сирийцу. – Смерть уже обломала свои сраные зубы. Она тебя не получит, - ладонь привычно легла на колючую от щетины щёку Назира в жесте, выражающем поддержку. Агрон внимательно смотрел в родные чёрные глаза, произнося бесхитростные слова, приправленные ругательством. Так уж он умел быть рядом. Для пространственных речей у них был Спартак, германцу просто хотелось, чтобы маленький сириец боролся и дальше, приходил в себя как можно скорее. Ведь ему нужно было многое рассказать. Терпением Агрон никогда не отличался.
- Ты… - голос Назира был сейчас тихим и хриплым. – Заберешь… меня…? Отсюда… Спроси, когда… мне можно… уйти… отсюда… Неудобно.
- Заберу, - Агрон широко улыбнулся. Сириец, сам того не зная, здорово ему польстил, предоставив заботиться о себе в такой простодушной и доверчивой манере. – Пока тебя тревожить нельзя. Рана, - германец покосился на бок Назира, аккуратно перевязанный чистыми тряпками, - может открыться.
Голые обшарпанные стены храма, пустое необжитое пространство, прохлада, боль и одиночество. Он бы сам уполз отсюда, вздумай целитель удерживать его силой. Агрону хотелось взять сирийца в охапку и отнести в ту часть храма, где он свалил свои немногочисленные пожитки. Да, так он и поступит, но позже, не сейчас. Сейчас он мог только остаться рядом.
Но желание Назира двигаться, поступать по своему не могло не радовать. Бороться - значит жить.
Следующий вопрос прозвучал как-то растеряно. Ох, ну конечно! Сириец понятия не имел, где очутился. Для него не было долгого пути к подножию Везувия, беседы со стариком-римлянином, хлопот во дворе...
- Мы у Везувия. Кто бы мог подумать, что долбанные Боги пошлют нам приют, а? Но это место пока станет нам домом. Тебе понравится, как только сможешь стоять на ногах, мы обязательно с тобой осмотрим окрестности. А места где спать уже все разобрали, поэтому я поделюсь своим, - закончил Агрон в своей обычной манере и бесхитростно, широко улыбнулся. – Спи, малыш.
Без вариантов, германец и не думал уходить. В комнатке, отведённой раненному, было достаточно много места, так что устроиться тут не представляло проблемы. Днём Агрон был нужен в лагере, и мог навещать сирийца только в перерывах между делами и тренировками, но ночью он был предоставлен сам себе, так что никто не мог ему помешать охранять сон Назира.

Германец ожидал, что сон вот-вот сморит раненного Назира. Он собирался дождаться этого момента, а после пойти и сказать лекарке, что он останется тут. Да, именно сказать, а не спросить. Спрашивать он будет о том, сколько по её мнению, сирийцу ещё носить повязку и беречь бок. Выгнать мужчину из этой комнатки сейчас было не под силу даже Спартаку со всем своим запасом красноречия.
Назир, хоть и выглядел засыпающим, проваливаться в царство Морфея, или кто уж там заправлял снами у римлян, не торопился. Агрон удивленно наблюдал, как сириец ерзает, перемещаясь по лежанке ближе к краю.
- Эй, рана откроется, - предупредил он непривычно для себя обеспокоенным голосом. Неужели, правда настолько неудобно, что мальчишка, превозмогая боль, пытается найти удобное положение?
Ответ Назира на несколько секунд обескуражил германца:
  - Обойди… - сказал он, облизнув губы. – И ложись… Та сторона… здоровая.
Агрон серьёзно смотрел на бледного и измученного сирийца. Какая-то часть его ликовала – Назир хотел, чтобы он остался, был с ним рядом. Как там, на поляне, когда мальчишка ему улыбался сухими губами, а на изнурённом лице не было ни кровинки. Улыбался, долбанный сириец! В тот момент у него не нашлось сил улыбнуться в ответ... Вот и теперь, лишний раз беспокоить человека, который ещё недавно был одной ногой в могиле... Агрон спал не особо спокойно.
- А вы, сирийцы, крепкие, - полусерьёзно сказал германец и положил руку на плечо раненного. Кожа была влажной и горячей. Тело боролось со слабостью, подпитанное разумом и упрямством – в этом сомневаться не приходилось.
Боги уже отняли у Агрона брата. Человека, ближе которого у него никогда и никого не было. Агрон никогда никого не любил. Кроме Дюро, само собой, по-братски. А потом появился Назир. Ради этого мелкого сирийца, способного оттяпать руку тому, что ткнёт пальцем, хотелось жить и дышать. Чувство совершенно другое, совсем не братское, но основанное не только на влечении. Если бы проклятые римские боги отняли ещё и мальчишку, он бы нашёл способ насадить каждого из них на меч. Назира хранили для него собственные Боги. Теперь он боялся. Да, чувство не самое привычное для человека, зачастую плюющего на опасность. Боялся дотронуться до раненного бока, причинить боль, и даже возможность находиться сейчас к сирийцу так близко держала германца в напряжении. Провалившись в сон, он мог ненароком задеть рану.
Заснуть рядом с раненным он не мог себе позволить. Побыть рядом, пока тот не заснёт – это другое дело. Назир ведь попросил его об этом, и ему нужна была такая поддержка. Поддержка, доказывающая, что между ними было нечто большее, чем считали другие.
- Я останусь, - наконец сказал Агрон, погладив подушечками пальцев колючую от щетины щёку. – И не дам тебе замёрзнуть. Ты только лежи, не вздумай побежать на тренировку или ещё куда-нибудь!
Он прихватил лежащие отдельно тряпки, служившие одеялом, обошёл низкую лежанку и, с величайшей осторожностью, улёгся на край лицом к Назиру, подложив согнутую в локте руку под голову. Изучающий взгляд зелёных глаз скользнул по изнурённому лицу вниз, к повязке. Рана не кровоточила. Агрон облизал губы и накрыл мальчишку прихваченными тряпками. Рука на секунду зависла над лицом, а в следующее мгновение пальцы, привыкшие сжимать рукоять гладия, осторожно сняли с щеки прядь волос.
- Спи, - повторил мужчина, придвигаясь немного ближе, чтобы поделиться теплом. Не смотря на напряжение, на германца внезапно нахлынуло такое облегчение, что захотелось схватить сирийца в охапку и обнять до хруста костей, как делали у него на родине, выражая симпатию.
Такой порыв заставил его руку, не подчиняясь зову здравого смысла (впрочем, когда это Агрон слушал здравый смысл?), обнять мальчишку за плечи и ткнуться носом в его волосы. Затылок Назира, когда они лежали вот так рядом, как раз был на уровне, что удобно было проделать такую махинацию.
- Больше не рискуй так, - сказал германец негромко. Звук вышел глухим.  – Болван.