Дорога к лагерю повстанцев хоть и заняла довольно немного времени, однако жара и рана сделали свое дело. Петр едва мог двигаться. Держась одной рукой за кровоточащий бок, другой крепко целясь за Барку, мальчишка морщился и кусал губу, дабы не поддаваться болезненным ощущениям, и просто напросто не упасть. Еще не хватало того, чтобы Барка тащил его на руках. Нет уж. Достаточно о нем заботились, и бывший гладиатор и Тиберий, и ничего из этого хорошего не получилось. Один уже в могиле, а второй терзал себя тревогой, и хмурился подобно самым серым тучам. И почему бы его любовнику попросту не  попытаться приободряюще улыбнуться? Впрочем, тревога в темных глазах была слишком сильной даже для вымученной улыбки. И Петру ничего не оставалось, как улыбнуться самому, оказывая поддержу, и вселяя уверенность. Ну и кто тут ранен?!
-Все будет хорошо, - прошептал он на ухо своему мужчине, погладив того по плечу, и поцеловав в это самое плечо, - Ты же рядом.
И действительно, все забывалось, боль проходила, страх растворялся потому как рядом всегда был Барка. И заверяя в том, что все определенно будет хорошо, Петр не лукавил, не пытался успокоить. Парень в это верил. Более того, он знал насколько дорог Барке, и всегда старался отвечать ему тем же, не скрывая своей исключительной необходимости в нем.
Впрочем, улыбка быстро гасла вместе с остатками сил, и едва удержавшись на ногах, Петр только крепко сжал плечо Барки пальцами. Голова кружилась, и все происходящее вокруг было полно нереальности и какой-то странной игры затуманенного сознания. Звуки становились едва различимыми, а движения давались с огромным трудом. Буквально до крови прикусив губу, чтобы вернуть себе хоть какое-то ощущения собственного сознания, а не ускользающие миражи вместо идущих рядом людей, Петр поднял голову, чтобы разглядеть дозорных, что приветствовали Крикса, идущего впереди и что-то выкрикивающего. Вот только что кричал галл, парень так и не смог разобрать. Общее ликование тут же превратилось в нестерпимый гул, и на какое-то мгновение, Петр явственно увидел приближающую землю. От объятий которой его спасли несколько пар рук, чужих рук, холодных, грубых, быстро подхватив теряющего сознание парня. Все кружилось, и мелькающие лица сливались в общую размытую массу.
-Петр, -  парень, кажется, смог расслышать голос Барки, пробившийся сквозь шум, а может это был просто один из тех миражей. Но как же хорошо, что он просто был.
В следующее мгновение, Петр увидел каменный свод коридора. Общее ликование было где-то далеко, но уже настойчиво проникало сквозь пелену тумана. Поморгав, парень так и не смог разглядеть куда же его несли. Бросив к чертям это занятие, он на ощупь попытался найти руку Барки, чтобы вцепится в нее изо всех сил, но не смог. Однако, чувствовал – Барка рядом. Он всегда ведь будет рядом.
Плохо воспринимая суету вокруг него, вернее с трудом понимая то, что же от него хотят, Петр хмурился и кусал губы. Держаться за саднящий бок не имело смысла. Та тряпица, которой была перевязана рана, насквозь пропиталась кровью, и держаться за нее все равно что за открытую рану. Да и сил на это уже не осталось. Единственное, что мог и хотел парень, так пытаться разглядеть все вокруг, с одной лишь целью – найти Барку, позвать его, сжать его теплую ладонь. Но гладиатора не было поблизости. И это не расстраивало, не пугало, не давило, ведь Барка все равно будет с ним. Всегда. Этого не способна изменить даже сама смерть.
Вместо родного и любимого лица мелькал плохо просматриваемый образ какой-то женщины, и воспаленный взгляд выхватил из угла плохо освещенной комнаты пару. Эти двое определенно целовались, ну или Петру это просто привиделось. Впрочем, та спешность, с которой они отстранились друг от друга, свидетельствовала об обратном. И все-таки, война войной, а любовь способна прорваться даже сквозь страх, сквозь боль, и занять положенное ей место.
Дабы не смущать этих двоих, и без того уже смущенных неожиданным появлением посторонних, Петр решил найти более уместное занятие, как смог оглядел комнату, и его сердце замерло, забыв про такую меркантильность, как гонять кровь по венам. В дверном проеме стол Барка. Встревоженный, испуганный, и как обычно чернее тучи.
- Вы можете идти. – мягко произнесла все та же женщина, однако настойчивостью её можно было только восхититься. Кто еще в здравом уме посмеет выпроводить Барку. И чтобы хоть как-то успокоить своего любовника, Петр измучено улыбнулся, кивнув в знак того, что ему действительно нужно выйти.
- Нужна вода и материя. – Перт поморщился. Не приятно осознавать то, что сейчас кто-то будет прикасаться к ране, определенно увеличивая и без того сильную боль. Но мальчишка только вновь прикусил губу, наблюдая за незнакомым парнем, и пытаясь вглядеться в его лицо.
-Меня зовут Назир. Мы обработаем и зашьем твою рану, хорошо? Придется потерпеть...- мальчишка сжал ладонь в кулак, показывая всем своим нахмуренным лицом, что он готов ко всему, и способен выдержать абсолютно все.
-Петр…-хрипло прошептал он, при это найдя в себе силы улыбнуться. Слабо, вяло, болезненно. Но в этом был весь мальчишка – улыбаться, видя того, кто готов помочь. Стало быть это добрый человек. А добрым людям нужно всегда улыбаться. Для злых же людей всегда будет улыбаться Брака. Хищно оскалившись, предвкушая сладкий вкус крови врага. И когда – нибудь Петр станет таким же, и сможет защищать все то, что было ценным. А ценным в его жизни была лишь любовь Барки, его спокойствие, его желания. Это все, ради чего Петр жил. К чему стремился. Не важно где, не важно в каких условиях, только бы Барка всегда был рядом.
-Это был твой любовник, там, в углу? - вновь прошептал Петр, закрыв глаза, готовясь к новой боли, однако очевидность этого факта подтверждения не требовала, - Прости…мы потревожили вас…  У меня тоже есть любимый человек, и ему тоже пришлось выйти, - невольно улыбнувшись, мальчишка посмотрел на того, кому сейчас предполагалось быть его лекарем, - Спасибо тебе…

- Он иногда заходит… чтобы отвлекать меня. – почему-то эти слова вызвали невольную, теплую улыбку, и что-то внутри мальчишки болезненно сжалось. Ему до безобразия сильно хотелось ощутить присутствие Барки. Ободрительно улыбнуться ему, в ответ на встревоженный взгляд черных глаз, испытывая при этом какую-то глупую благодарность за эту самую тревогу. И просто знать о том, что он рядом.
– Тебе пока не за что меня благодарить.- Петр тихо выдохнул, вздрогнув. Холодная вода обжигающе стекала по телу, принося какое-то странное облегчение. Хотя тупая боль в боку, кажется, отзывалась во всем теле, к чему не прикоснись.
-Ты же помогаешь мне…- жмурясь, и кусая нижнюю губу, прошептал Петр, - Желание помочь заслуживает такой же благодарности, как и сама помощь…
В действительности, мальчишка очень трепетно относился к тем, кто проявлял к нему доброту. Петр искренне верил в то, что если человек способен помочь кому-то, значит есть в нем что-то хорошее. И стало быть ему можно доверять, путь всего лишь чуть-чуть, но доверять. И этот парень, что сейчас обрабатывал его рану, по какой-то причине вызывал гораздо больше доверия, чем чуть-чуть и совсем немного.
Впрочем, Петр, не взирая на столь альтруистические наклонности, наивностью не отличался, и доверять мог лишь Барке. Только рядом с ним, парень чувствовал настоящие покой и заботу. Только рядом с ним Петр узнал настоящую ласку. Только с ним он понял, как крепки могут быть отношения, и как незначительны трудности, когда по ночам крепкие, грубые руки способны ласкать нежнее, чем руки самих богов. К черту богов, у Петра был свой бог, в которого он верил. За которого готов был отдать жизнь, нисколько не задумываясь о последствиях.
- Твой мужчина… -Назир будто прочитал мысли мальчишки, сказав именно то, что ему хотелось услышать больше всего, – Сможет сюда зайти сразу, как только мы закончим. Если все будет хорошо, то он сможет тебя забрать, и вы побудете наедине где-нибудь в храме. Здесь много места.
-Мы не хотели такой жизни, - неожиданно для себя самого горько ответил Петр, жмурясь, и пытаясь пальцами нащупать то, за что можно было бы схватиться, ибо и далее лежать без движения и терпеть не представлялось возможным. Боль обжигала, заставляя едва ли не скрипеть зубами, и срываться на стоны. Но парень терпел. Должен терпеть. Ведь на ряду с физической болью, его раздирала и душевная. Он все еще оплакивал несчастного Тиберия, и его жену и детей. Им придется в одиночку теперь справляться с жизнью. И в этом виноват он, Петр. И сотни оправданий, в купе с тысячами причин, не способны этого изменить.
По правде сказать, мальчишка даже был рад той оглушающе сильной физической боли, что на время глушила душевную, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения на удивление заботливого Назира. Парень касался горящей болью кожи мальчишки очень и очень осторожно, однако от этого было только хуже. Растревоженная прикосновениями рана вновь кровоточила, принося по - истине мучительны ощущения. И чтобы отвлечься, и не произвести случайно впечатление плаксивого ребенка на своего нового знакомого, Петр крепко сжал ладонь в кулак, не найдя опоры, и порывисто выдохнув, прикусил щеку изнутри. Однако, глаза наполнились слезами от очередного прикосновения смоченной в холодной воде тряпицы.  Сморгнув следы своей слабости, мальчишка присмотрелся к лекарю. Вот только парень не очень был похож на лекаря. Слишком молод.
-У тебя очень хорошо получается, - коснувшись пальцами руки Назира, слабо улыбнулся Петр, - Кто тебя научил этому?
- Потерпи немного… - все-таки стона избежать не удалось, и смутившись своей несдержанности, Петр невольно на мгновение отвернулся, зажмурившись. Он не должен быть слабым именно сейчас. У них с Баркой вновь ничего не осталось, и следовало набраться мужества, чтобы не быть обузой для своего любовника. Барке снова придется сражаться. А Петр хоть был совсем еще мальчишкой, но далеко не глупым мальчишкой, чтобы не понимать того, что их теперь ждет. И каждый день может вполне себе оказаться последним. Им больше не избежать сражений. Не избежать новых потерь. К этому следовало быть готовым. И Петр будет сражаться вместе со своим мужчиной бок о бок, а не стоя за его спиной. Разумеется, убедить в этом Барку будет очень сложно. Но Петр не будет больше прятаться в тени бывшего гладиатора. Даже если богам будет угодно увидеть его смерть, мальчишка не испугается, и пойдет до конца. Ему не нужна жизнь без Барки. Так к чему её беречь.
Вновь прикусив губу едва ли не до крови, мальчишка вздрогнул. Назир хоть и был осторожен, но боль становилась просто нестерпимой.
-Я терплю…- самозабвенно врал Петр, разумеется, самому себе. Терпел он с большим трудом. И даже собственные геройские мысли не могли отвлечь его от боли. Не помогло так же и излишне увлеченное созерцание комнаты, лекаря и женщины, его помощницы.
- Зайду к Эномаю. – парень невольно вздрогнул, но совсем не от боли, – Что ему нужно отнести?
- Все со столика. – ответил Назир, не замечая удивленного взгляда мальчишки, - Все настойки в чашах. Те две, что у окна нужны для того, чтобы смазать его рану, а то, что в маленькой чаше надо выпить.
Чутко прислушиваясь к разговору, и наблюдая за тем, как женщина забирала чашки, со стуком прижимая их к себе, парень хмурился, не обрадованный столь внезапным известием. Петр конечно же помнил Эномая. Более того, парень всегда относился к нему с уважением. Этот человек был строг, но справедлив. И более благородного раба Петр не встречал. Этому мужчине впору было быть не гладиатором, а хозяином лудуса. Эномай был мудрым человеком. И обучая рабов, в действительности учил не только сражаться, но и быть достойным сражения. Не редко Петр ловил себя на мысли о том, что хотел бы быть его учеником.
Однако, сразу же после восстания, Эномай покинул взбунтовавшихся рабов, и о его дальнейшей судьбе мальчишка ничего не знал. Хоть и не раз вспоминал о нем с тем же восхищением гордым, несломленным и не покорившимся воином, коим был Эномай. И потому сейчас напрочь забыл о собственной боли, не решаясь спросить о ранах наставника, дабы не получить страшный ответ.
- Рана неглубокая, нужно её зашить. – растерянно посмотрев на Назира, Петр сам не осознавая своих же действий, вырванный из тяжелых мыслей, неуверенно кивнул, – Это… больно, но после тебе станет легче. Это хорошо, намного лучше, чем прижигать рану. Как ты получил её? В бою?
Мальчишка отвел взгляд, едва слышно выдохнув. Хотел бы он ответить «да», но боем это нельзя было назвать даже приблизительно.
-Я хотел помочь Барке, -  ответил он, покорно прижимая ладонью рану, - Но только вновь оказался бесполезным. Меня ранил первый же римлянин, на которого я поднял меч. – немного помолчав, наблюдая за лекарем, парень все-таки решился задать тот вопрос, который волновал его сейчас больше всего, - Что с Эномаем? Он тяжело ранен?
Разумеется, Петр хотел узнать намного больше. Как Эномай оказался тут, как он был ранен, и многое – многое другое. Но для этого было не время. Как только он выберется отсюда, то обязательно отыщет наставника. А сейчас стоило бы потерпеть.
- Ты не похож на раба с рудников. – и вновь что-то внутри болезненно сжалось. Воспоминания о смерти Тиберия вернулись слишком внезапно, сбивая ровное дыхание, сжимая ребра едва ли не до хруста костей. Закрыв глаза, мальчишка отвернулся, сдерживая просящиеся на глаза слезы.
-Я никогда не был на рудниках, - шепнул он, намеренно сильно прижав тряпицу к ране, дабы физическая боль снова преодолела душевную, - Я раб из лудуса Батиата. Мы с Баркой ушли сразу после восстания, и жили, забыв о том, как быть рабами. Нашли приют у торговца, по имени Тиберий. Он был славным человеком, но теперь он мертв, а мы здесь.
Горечь собственных слов саднила сильнее, чем рана, и мальчишка прикусил губу. Говорить об этом он больше не хотел. Вернее не мог. Обезображенное смертью лицо торговца вызывало тошнотворные позывы. Нет, Петр никогда не поверит в славную смерть. Никогда не назовет её прекрасной девушкой, в золотых одеяниях, что своим ласковым касанием несет славу павшим. Смерть – безобразная старуха, с гнилыми, костлявыми пальцами, выдирающая жизнь из умерших, и лишающая души выживших.
Петр зажмурился, тряхнув головой, будто вышвыривая эти мерзкие образы из своего сознания. Каким же облегчением стали теплые прикосновения Назира. Будто то, что произошло всего лишь некоторое время назад, не имело права существовать, уступая все права на приоритетность настоящему. Пугающему, холодному, но настоящему.
Приподняв голову мальчишки, Назир поднес к его губам чашу со странно пахнушей жидкостью.
- Выпей. Раствор снимет боль немного и успокоит тебя. – Петр покорно отпил предложенное лекарство, которое к слову, оказалось, довольно приятным на вкус, – Полежи немного… Я пока приготовлю все нам нужное.
-Спасибо...наверное, ты вновь скажешь, что не за что...но это не так - чуть улыбнувшись, парень закрыл глаза, прислушиваясь к звукам, издаваемых лекарем, - Ты очень добрый…я мало встречал таких людей.

Петр слушал Назира молча, немного отводя взгляд, а то и вовсе закрывая глаза. В словах лекаря была та самая неприглядная истина, которую Петр увидел там, на поле боя, в глазах своего мужчины, в каждом его жесте, в каждом ударе, в каждой капле крови врага, что падали на землю, пропитывая её ненавистью и болью.
-Мы захотели сражаться за себя, за свою свободу, настоящую свободу, а не её иллюзию. Это был наш выбор. -  мальчишка невольно поморщился, но совсем даже не от боли, что причиняла кровоточащая рана. Эти слова вызывали куда более сильную боль, от куда более глубоких ран.
Петр ошибался, глупо и наивно веря в то, что Барка хотел именно той жизни, которую избрал после восстания. Спокойная, мирная, без боев и унижений, без смертей и боли. Чужие имена, клеймо, укрытое от посторонних взглядов. В этом ли была та самая свобода? И действительно ли бывший гладиатор хотел именно этого. Петр верил, хотел верить. Однако, реальность подобралась слишком быстро и незаметно, обнимая своими холодными руками, шепча болезненную правду скрипучим, мерзким голосом. Назир прав. У них не будет свободы, пока клеймо надежно скрыто под одеждой, пока приходилось оглядываться, слыша отзвуки своего прошлого в противном лязге цепей плененных рабов на рыночной площади.
Петр облизнул губы, переводя дыхание. Сердце ломилось, а в глазах мутнело от просящихся слез. Рана саднила, и противное тепло, от стекающей по боку крови раздражало этой самой теплотой. Впрочем, все это не имело значения. Гораздо более ценной оказалась правда. Как можно было быть таким слепым и глупым. Разумеется же, что Барка не хотел всего этого, очевидными же было и то, что шел он на это ради мальчишки. А тот в свою очередь только принимал эту заботу и желание защитить, уберечь, избавить не только от рабства, но и от преследования за предательство своего господина, ничего не отдавая взамен. Петр собственноручно привел Барку из одной клетки в другую, и даже не понял этого.
- Вы свободны, Петр. – мальчишка вновь отвел взгляд, избегая слишком проницательных глаз Назира, – Вы вольны покинуть лагерь, как только будете в состоянии это сделать. Вы можете сделать иной выбор, вы не наши заложники и ничем нам не обязаны.
Все слова лекаря были верны, слишком верны, и слишком сильно кололи в сердце холодной сталью понимания. Свободны ли они? Нет. Барка не будет чувствовать себя по-настоящему свободным до тех пор, пока рядом с ним нуждающийся в постоянной защите глупый мальчик. Его, Барки, свобода в корне отличалась от свободы Петра, и парень это видел. Теперь видел. С каждым поверженным врагом Барка дышал все легче, его глаза сверкали все ярче, а сам он был столь же неудержим, как изголодавшееся по свободе животное, которого только-только спустили с цепи. И тот самый пресловутый выбор, о котором говорил Назир, был уже более чем очевиден.
Петр выдохнул, отвернув  лицо, дабы не показывать парню свое неумение терпеть боль, и закрыл глаза. Его душа была полна смятения и боли. Все то, во что мальчишка верил до этого, вполне себе чудным образом рухнуло, оставив пыльные развалины. Оплакивая смерть Тиберия, Петр оплакивал ту иллюзию свободы, что удалось ощутить. Но то действительно была лишь иллюзия, придуманная им самим. Впору вновь было бы обозвать себя глупым, и затравленно ныть о потерянном. Однако, этого не будет, как и не будет больше стремления оградить Барку от новых ран. Они нужны ему, как напоминание о том, чем заслужена победа. Ощущение собственной боли – вот истинное ощущение победы.
-Тебе многое пришлось пережить, чтобы понять все это?- едва слышно прошептал Петр, все-таки найдя в себе силы взглянуть на лекаря, - Ты сражаешься?
Ему почему-то стало очень любопытно, ведь Назир был определенно не старше мальчишки. Но было в нем что-то такое, чего сам Петр в себе не чувствовал. В этом парне ощущало то же, что Петр смог увидеть в Барке, Криксе, Мире. Все они сражались так, будто каждый вздох, каждый удар все ближе приводит к цели, к достижению желанной свободы.
За всеми этими мечущимися мыслями, рассуждения и чувствами, парень отвлекался от болезненных ощущений куда более приземленных, нежели то, о чем он думал, только невольно вздрагивая и кусая губы. Изредка выдыхая слабый стон, парень только крепче прижимал материю к ране.
- Человек, который был мне господином когда-то, не любил детей и пока не разглядел во мне годного раба, видеть не хотел поблизости. Я часто проводил время со знахаркой и она обучала меня, позже, когда я уже был личным рабом господина, он решил, что такие знания не бывают лишними и отпускал меня к ней, когда я не был ему нужен. – слабо улыбнулся Петр, вновь переводя сбивающееся дыхание в перерывах между довольно сильными вспышками болевых ощущений.
-А я  подносил оружие тренирующимся гладиаторам, но сражаться так и не научился, - немного шутливо произнес он, привычно желая приободрить всех вокруг, хотя больно было только ему самому.
Действительно, изо дня в день Петр наблюдал за тренировками, восхищаясь терпением и усердием как гладиаторов, так и претендентов на это звание, но ни разу так и не смог попросить Эномая или Барку об уроке.
- Эномай был серьезно ранен в последнем сражении. – мальчишка нахмурившись, уставился на лекаря, – Ему уже лучше.
Наставник был хорошим воином, и мудрым человеком, и разумеется, Петр хотел узнать все о нем в подробностях, но не решился, пока удовлетворившись этим ответом. Позже он выберется отсюда, и сам его навестит.
-Мне можно увидеть его? – шепотом спросил мальчишка, вновь кусая губу в надежде не застонать от боли.
Петру был действительно дорог этот человек. И желание увидеть его, вновь поговорить с ним, было настолько сильным, что парень готов был даже сейчас встать, и отправится на поиски наставника, пообещав обязательно вернуться для продолжения лечения. Но ранение требовало немедленного вмешательства, ибо в противном случае, Петр ходил бы по лагерю, поливая все вокруг собственной кровью.
- Агрон тоже из лудуса Батиата. – парень поморщился, тихо охнув, едва ли не боли прикусив губу, все-таки терпение ему давалось с огромным трудом, не каждый день римляне тыкали ему в бок мечами– Он был гладиатором, вместе со своим братом Дюро. Возможно, ты видел их раньше…
Вновь услышав имя вышедшего недавно мужчины, Петр нахмурился, пытаясь припомнить всех тех, кого он видел в лудусе. Признаться, братьев германцев, мальчишка вспомнил не сразу, и только лишь после упоминания о Дюро. Будучи значительно слабее, этот мужчина буквально поражал своим напором, и не раз вызывал восхищенную улыбку оруженосца. Дюро нравился мальчишке своей страстью к победе, к достижению цели. И его гибель вызвала искрение слезы, и чувство бесконечной тоски. Петр вообще слишком чутко относился к смерти любого из гладиаторов. Он видел их боль, видел их старания, и сопереживал им, стремился помочь. Как-то облегчить боль, пусть даже простой водой, украдкой поднесенной за спиной стражи и наставника. Петр никогда не задумывался о том, достойны ли они уважения или подобного отношения, это совершенно не имеет значения, если боль в их глаза была искренней.
-Теперь я вспомнил его, - все тем же едва различимым шепотом произнес мальчишка, - Он и его брат – настоящие воины…
Впрочем, договаривать Петр не стал, это было неуместным, да и воспоминания о погибших невольно возвращали мысли к Тиберию.
Прислушиваясь к стуку чашек и склянок, мальчишка судорожно выдохнул. Осознание того факта, что вся та боль, которую он терпел сейчас, не пойдет ни в какое сравнение с тем, что ему придется испытать сейчас. Морща нос, и испуганно смотря на инструменты, мальчишка готовил себя едва ли не к бегу по всем кругам ада. Но нужно отдать ему должное, справиться со страхом Петр все-таки попытался. Попытка же закончились провалом в тот момент, когда в помещение вернулась помощница Назира, и кивнув ей, парень продел в иглу нить, чем вызвал оглушительный приступ паники. Не то чтобы Петр боялся, вовсе нет. Он очень боялся. Ему не приходилось испытывать ничего подобного, а судя по тем крикам, которые издавали раненые гладиаторы – приятного в этом мало. Впрочем, теплые руки женщины немного успокоили испуганного мальчику, и у того даже получилось отодрать онемевшие пальцы от раны, которую зажимал тряпицей по указке лекаря.
Тихонько простонав, мальчишка зажмурился, отложив на время геройские мыли, и позволив теплым слезам буквально брызнуть из глаз. Терпеть такое не представлялось возможным, но Петр лишь больнее прикусил губу, стараясь не стонать и уж тем более не кричать. А уж мысли о том, чтобы дернуться, поддавшись порыву, вообще грозили по меньшей мере разрывом сердца. Все тело парня было напряжено так, что боль легко отдавалась в любой его части, туманя разум. Но он только крепко сжимал кулаки, буквально в кровь царапая ногтями кожу.
Сколько времени длилось подобное мучение, Петр так и не понял, пребывая в болезненном напряжении.
- Вот и все. – легкое прикосновение к руке буквально выдернуло мальчишку из происходящего кошмара, в котором он пребывал больше от испуга, чем от боли, – Нужно наложить повязку. Рана будет болеть и гноиться, потому вам с Баркой нужно остаться в нашем лагере, пока не заживет. Я буду варить для тебя отвары, которые помогут быстро победить заразу.
-Правда все? – будто желая удостовериться, Петр приподнял голову, пытаясь разглядеть свой бок, - Боги…это было больно.  –  совершенно искренне признался он, но после слабо улыбнувшись, добавил – Теперь время для благодарностей?
В этом был весь Петр, он пытался приободрить всех вокруг, хотя всем вокруг, в отличие от него, было довольно таки неплохо.